Черный и белый, как просто, до примитива.
Мрачное небо и снег целлюлозней ваты.
Несовпадение вечное. Как с активом
Нет тождества у пассива без слез и мата.

Масляных красок колючая яркость взглядом
Будет почти незаметна сквозь призму веры
В фей, привидений, психоз, неделимый атом —
Странно, но черный квадрат не бывает серым.

Белый и черный. Железо и алюминий.
Не собирается пазл и колеса вязнут.
Сколько ни делай попыток и пробных линий,
Вечно выходит грязно.

Карандашное тельце не мёрзнет, но чувствует боль —
от точилки, ножа или бритвы опасно-зубастой.
Пара резких движений — и вот он, одетый король —
не рисует, порхает пчелой. Видишь, след его красным

проникает в бумагу — и розы горят как костер,
в нем пластмассой расплавятся прошлые злые насмешки.
Карандашное сердце трепещет — никто бы ни стёр
этих линий живее живых, удивительно нежных.

А потом он в кармане валялся, впав в анабиоз,
и писал редко-редко, пугливо, в кафе на салфетках.
Так остался огрызком ненужным, непомнящим роз,
и однажды был выброшен вместе с невкусной конфетой.

Слова забиваются в горло, дышать противно,
Пока это действие не перешло в рутину,
Во рту тишина как извёстка, похуже тины —
Мне только смотреть в глаза.

Идти по дороге в кроссовках смешно и странно,
Привычный мой мир оказался до жути рваным —
Ни неба, ни ветра, ни даже вечерней ванны —
Ну раньше бы кто сказал!

Слова недоступны, лишь точки-тире пунктиром
Плывут в голове — запах солнца и цвет пломбира.
И мне всё равно, что однажды подпишут бирку:
Да, воздух здесь ядовит.

Они говорят, говорят — я учусь их слушать.
А в лёгких густым сорняком прорастет суша,
По чёрной земле пауками ползёт удушье —
И нет никакой любви.

Здравствуй, Маленький принц, как ты там и здорова ли роза?
Я пишу тебе тысячный раз. Что-то почта халтурит —
не приходят ответы. Ветра-снегопады в прогнозах,
а я жду и готовлюсь — пирог с черемшой, кофе в турке.

Этот год был не очень. Ну ладно, не будем о грустном,
баобабы совсем разрослись… и особенно в мыслях.
Пусть останется время на мнимую перезагрузку
и уборку планеты, а то вьется дым коромыслом.

Расскажи мне еще раз, как кровью закаты алеют,
как ты слушал, дышал тишиной слаще сахарной ваты,
как ты ждал, одинокий, в начале пустынной аллеи,
где колосья пшеницы звучали в такт Лунной сонате.

Здравствуй, Маленький принц. Как ты там? Испарились чернила.
Тонны звезд, миллионы галактик. Сигнал не проходит.
В фантазийном рисунке снежинок, в спирали винила —
я ищу тебя в тысячный раз. В каждом дне, в каждом коде.

Быть веселым чудовищем лучше, не так ли?
Чем занудным и правильным, как алгоритм.
Это главная роль в бесконечном спектакле —
что-то тлеет без воздуха, кто-то горит

и сжигает себя, возрождаясь как Феникс,
странный цикл повторяется ритмом нон-стоп.
Танцевать так легко, не касаясь ступенек,
если музыка льется сквозь фонендоскоп.

И тогда — ты с нервишками больше не в доле,
в одиночестве громкий назойливый шум —
хоть какие-то звуки. Да, мир вокруг болен
человечеством. Смертью. Ну, гладь по ковшу

всех небесных медведиц, проси привилегий,
падай вверх. Гравитации — страстный привет.
Собери себя сам из конструктора лего,
гладь собаку,
намордник пока не надет.