Мгновения прозрачны и легки,
Земля в плену закатов и восходов.
Смеркается. Над Волгой – огоньки
На рейде задремавших пароходов.

Уже не видно дальних берегов,
Переходящих в горизонт покато.
Уснул в перине пышных облаков
Последний луч брусничного заката.

Текут минуты гулкой тишиной,
Навечно уплывая по стремнине;
Но есть и те, что навсегда со мной
Наедине останутся отныне.

Задержатся у тихих заводин,
В водоворотах памяти глубинных,
До умудрённых опытом седин –
Сугубо потаённым и любимым.

В мгновеньях этих – таинство души
Свой путь обозначает раз за разом…
Далёкий бакен в сумрачной тиши
Подмигивает мне зелёным глазом.

Даруя земные рассветы,
Хранит в предрассветной тиши
Магнитное поле планеты
Магнитное поле души.

Сердечные наши порывы
По воле полей силовых.
Мы живы, пока они живы,
Мы дети законов земных.

И пусть по чьему-то веленью
Отправят в полёт корабли,
Не сможем мы вне притяженья
Прожить вдалеке от Земли.

Великие линии силы
Нас всех пронизали насквозь –
Родные дворы, взгляды милых;
Всё то, что когда-то сбылось.

Вновь память страницы листает –
Я этим по жизни храним.
Когда это поле растает,
Растаю и я вместе с ним.

Будит настойчиво ночь задремавшую
Летний рассвет над речною излучиной,
Лодка, за долгие годы уставшая,
Стонет негромко скрипучей уключиной.

Лёгкую рябь гонит ветер родившийся,
Вёсла дрожащую гладь чуть касаются,
Лампочки ярких кувшинок открывшихся
Оповещают, что день начинается.

И ощущается в эти мгновения,
Что подплываешь к таинственной пристани…
Всплеском весла снизойдёт вдохновение,
За поворотом откроется истина.

Млечный Путь над головою светел.
Звёзды, словно сотни светлячков.
Это тихий августовский вечер
Распахнул гардины облаков.

Вглядываясь в эту бесконечность,
Наведя в пространстве мыслей мост,
Ощущаешь жизни скоротечность
По сравненью с жизнью вечных звёзд.

Никому на свете не ответить –
Для чего мистерия светил?
Может, звёзды эти в небе светят
Только для того, чтобы ты жил?

Может ты – вершина мирозданья
Средь равнин безжизненных миров,
Хрупкое, ранимое созданье,
Робинзон вселенских островов?

Может мы одни, и нет надежды
Братьев отыскать в иных мирах?
Может мать, прижав ребёнка, держит
Опыт всей Вселенной на руках?

Золото кружит над стихнувшим городом,
Липы у Волги – как бестии рыжие.
С полюса снова повеяло холодом.
Но ничего! Не впервые нам, выживем!

Очередной теплоход туристический
Неторопливо отчалил от пристани…
Чтоб приоткрылся портал поэтический
Вдаль загляжусь я мечтательно, пристально.

Даль затуманена лёгкою дымкою.
В серости неба есть что-то печальное.
Спрятавшись в трюме от нас, невидимкою,
С лайнером этим и лето отчалило.

Осень вступила в свой возраст бальзаковский,
Зрелостью форм привлекая внимание.
В сквере пустынно. Почти по-булгаковски
Выглядят липы, скамейки и здания.

Пусть не весна – тень тепла, уходящего…
Кажется – неторопливой походкою
Воланд ко мне подойдёт и, с изяществом,
Встанет у склона с чугунной решёткою.

Но, не боюсь его взгляда бездонного,
Не уступлю всемогущему маклеру.
Грустная участь Ивана Бездомного
Не по судьбе мне и не по характеру.

Как бы ни пыжились бесы бессмысленно
И ни печалила морось осенняя,
Не отрекусь от того, что написано
И не сожгу своей жизни мгновения!

Я с детства знал, как выставлять стропила,
Как топорище продолжает руку;
Земная память предков разъяснила
Мне эту немудрёную науку.

Её азы, её первоосновы –
Когда-то пережитые мгновенья.
И выверенный шаг, и жест, и слово –
От каждого былого поколенья.

Во все века едины дни земные
От южных гор до северного края:
Иосиф мастерит, прядёт Мария,
Невдалеке малыш сопит, играя.

Мне ветер среднерусский вдруг подскажет,
Что он потомок галилейских бризов;
Архангельская стружка пахнет так же,
Как стружка вифлеемских кипарисов.

Ночь, обрамлённая детскими снами,
Быстро вступала в законную силу.
Звёздная бездна мерцала над нами,
Бездна морская под нами царила.

С берегом море шепталось чуть слышно.
Мы отплывали всё дальше с тобою;
Тихо парили, подвижны в подвижном –
Два «наутилуса» в зоне прибоя.

Это не страх был, а трепет пред бездной,
Томною дамой в полночной вуали.
Вечные звёзды далёких созвездий,
Путь указуя, наш мир освещали.

И открывалось – бесценным подарком:
Всё иллюзорно и нет постоянства.
Мир – от галактик до крохотных кварков
Вечно подвижен в подвижном пространстве.

Вся наша жизнь – гениальная сага
Атомов вечного перемещенья.
Даже огромный утёс Кара-Дага –
Лишь бесконечность молекул движенья.

Словно два ангела, вне притяжения,
Долго парили в полуночи млечной.
И ощущалось нам в этом парении:
Мир бесконечен, и мы бесконечны.

Мы знаем несколько случаев, когда творческая способность временно оставляла Пушкина. Но, ни разу упадок творческих сил не был так глубок и резок, как в начале 1820 года.
П.К.Губер

Но я, любя, был глуп и нем.
А.С.Пушкин


Не страшен для чувства великого тлен!
В шутливом, отчасти, послании поэта –*
Четвёртая слева – две буковки «N» –
Изящная тайна любви без ответа…

Сударыня, чем вы сразили его:
Красой, интеллектом иль ножкой изящной?
Вы в вечность попали, не зная того,
Считая роман тот интрижкой пустячной.

Повеса, но всё ж одиночества сын…
Две буквы, встревоживших душу поэта,
Среди всех Амалий, Аглай, Катерин
Мерцают загадочным, сказочным светом…

А творчество кажется лишь баловством,
Никчёмным набором талантливых бредней,
Когда всё земное твоё существо
Пронизано чувством до клетки последней.

Когда жизнь заполнена образом той,
Что даже дороже самой этой жизни,
Когда каждый миг, озарённый мечтой,
Приемлешь покорно, без слёз укоризны.

…Страничку, открыв просто так, наугад,
Приближусь на крохотный шаг к пониманью
Всей жизни его, что читалась стократ,
Но всё же, сложней самого мирозданья.

Открыта поэта душа между строк,
Но пусть будет в ней сокровенная тайна.
Пускай, нераскрыт будет этот цветок.
Пусть будет она и светла, и печальна.

В отчаянной, полной терзаний тиши,
Под гнётом порой нестерпимого груза,
В час тяжкой болезни ранимой души,
Излечит от боли сердечной лишь муза.

*Так называемый, Донжуанский список А.С.Пушкина.

Предчувствуя, быть может, путь недолгий
В жестоком мире алчущих людей,
Любуется царевич Дмитрий – Волгой,
Рекой Невой – царевич Алексей.

Устав от взрослых игр невыносимых,
Хотят они на берег убежать:
Услышать шелест крыльев стрекозиных
Иль камушки с обрыва побросать.

Озорничать им хочется, резвиться –
Мальчишки ведь. Но суждено судьбой
Заложниками власти им родиться,
И путь им уготован в мир иной.

Покладист Алексей, хоть хмурит бровки,
А Дмитрий ласков, весел и пригож.
Но зарядил уже наган Юровский
И Битяговский наточил свой нож.

И вот уж позади грех окаянный,
И длится череда кошмарных снов.
Испарину со лба смахнул Ульянов,
Глаз не смыкает хмурый Годунов.

Истома власти всё ж сильнее страха.
Твердят они, возмездию назло:
«Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Но до чего же в ней ходить тепло!»

Всё терпит беспристрастная бумага –
Правдиво Шуйский лжёт и иже с ним.
Предвестником презренного ГУЛага
Стоит в снегах затерянный Пелым.

От тех веков – одна зола в печурке…
Немым укором горестной земли
И в Угличе, и в Екатеринбурге
Взметнулись к небу храмы на крови.

За окнами осенние приметы
Вторгаются тревожно в зелень сада.
Душа бездонна, понимаешь это,
Осенних дней своих вдохнув прохладу.

В неё порой заглянешь ненароком
И удивишься глубине безмерной,
Увидишь малость отведённых сроков,
Растраченных бессмысленно и скверно.

Мерцают чувства в глубине колодца,
Где звёзды отражаются и в полдень.
Колодец этот, что судьбой зовётся,
Непознанными чувствами наполнен.

Ты черпаешь их бережно, с любовью,
Страдающий неутолённой жаждой,
И хочется, в ладу прожив с судьбою,
Колодец тот не вычерпать однажды.

1

Над Невою февральский несмелый рассвет
Проявил перспективу сиятельных зданий.
И ещё далеко до весенних примет,
Но мгновенья – до красных бантов и собраний.

Крейсер Зимнего замер в предутренней мгле,
В роковой отстранённости, без командора.
Могилёв. Европейский расклад на столе,
И одно на душе, что победа так скоро.

Как достойно над пропастью этой пройти,
Сохранить в людях веру в себя и в державу,
Не споткнуться на узком, тернистом пути,
Власть не волей судьбы пронести, а по праву?

На Дворцовой настал час качаться столпу.
Над Россией рассвет – роковою минутой.
Слабость власти всегда порождает толпу,
А толпа порождает безвластье и смуту.

Он пока ещё символ, скорей вопреки,
Чем по логике нового, сильного века.
По мостам и по тропкам замёрзшей реки
Всё стекаются к Невскому питерцев реки.


2

Над Таврическим утро морозного дня,
Но Родзянко давно у себя в кабинете:
«Вот он, мой звёздный час! Кто же, кроме меня,
За народный порыв, за державу в ответе.

По кирпичику, словом весомым своим
Разобрали проклятой монархии стену.
Старой власти конец, и на этом стоим.
Мы, эпохи сыны, ей приходим на смену.

Мы, умом и талантом пробившие путь
До подножия трона великого царства,
Перед роком судьбы не робея ничуть
В этом мире лукавства, интриг и коварства».

С нервным трепетом спикер взглянул сквозь стекло:
«Наконец началось, наконец-то прорвалось…»
…Начиная с Сенатской, увы, не везло,
И всегда не хватало лишь самую малость.

С хлебных очередей, с недовольства солдат
Превратившейся в вечность окопной войною,
Деревянных крестов вместо лавр и наград,
Тяжких стонов солдаток над бедной страною.

С неприятия царских причуд и забав:
Поклонения грязному псевдо-пророку,
Невнимания к Думе, попрания прав,
Слабовольного непротивления року.

Всё на улицы хлынуло мощной волной –
Как с Балтийского моря волною суровой
Наводнение город сметает порой,
Оставляя несчастных без хлеба и крова.


3

А над Царским Селом тишина и покой,
Запуржило в заснеженном парке тропинки,
Но всё чаще сквозит обречённой тоской
В мыслях императрицы проклятье Ходынки.

Ну, зачем он покинул её в эти дни? –
Призрак смуты давно уж витал над столицей.
Нет Распутина боле, и дети больны,
И у свиты безвольные, тусклые лица.

Протопопов молчит, и Беляев молчит,
Небо в розовом зареве над Петроградом.
С каждым часом тревожнее сердце стучит,
Всё враждебней земля за дворцовой оградой.

Лишь она только знает, насколько устал
Он нести тяжкий крест по бескрайней равнине,
Где не виден вдали долгожданный привал,
Где так хрупок росток продолжения в сыне.

Уж почти четверть века, как их корабли
Гонит ветер по морю семейного счастья,
Где в простой человеческой нежной любви
Так смешны атрибуты тщеславья и власти.

Всё стучат каблучки по паркету дворца
В бесконечных метаниях между больными.
Как же детям сейчас не хватает отца!
Как спокойна она, если он рядом с ними!

Вдалеке от родных, без надёжных друзей
Лишь семья дарит силы, никак не иначе.
Лишь бы только был жив и здоров Алексей,
Лишь бы девочек не оставляла удача!

Всё тревожнее взгляды взволнованных лиц;
Побледнел Бенкендорф, грозно брови нахмурив.
Полыханием дальних небесных зарниц
Надвигается с северо-запада буря.

Материнскому сердцу ещё невдомёк,
Что лишь пара шагов до разверзнутой бездны,
Что уральский подвал уже так недалёк,
И держать эту силу, увы, бесполезно.


4

Много ль нужно, чтоб власть уступила права:
Да всего ничего – послабление власти.
И найдётся оратор, найдутся слова,
И слова породят первобытные страсти.

В Петрограде разгул первобытных страстей –
Разворованы лавки, ларьки, магазины.
Бонапартом становится бывший плебей
На осколках стекла разнесённой витрины.

Кое-где стынет кровь на февральском снегу,
Привлекая внимание мертвенно-алым,
И уже не закроет в ночную пургу
Эти злые следы снег своим покрывалом.

Назревало давно: девятьсот пятый год
Стал тревожным прологом текущей минуты.
Престарелый диктатор теперь не спасёт,
Самому ему впору спасаться от смуты.

Не дойдут до Невы Иванова полки –
Остановятся мощной стеною под Лугой;
Не окрасят безвинною кровью клинки
И не станут стрелять безрассудно друг в друга.

На часах Петропавловки смена эпох –
Стрелки срезали так надоевшее время.
Долгожданный, пьянящий свободою вдох
Вольным воздухом сделало дерзкое племя.


5

Всё тревожней, безрадостней слог телеграмм;
С каждым часом, минутою – разноречивей.
Как же так: беспорядки – в угоду врагам,
Всё по прихоти Думы, бурлящей и лживой.

Николай сел к столу, не спеша закурил,
Углубился в свои бесконечные мысли:
«Сколько с этой войною положено сил,
Сколько тайных терзаний в исканиях смысла.

И с востока, и с запада взяли в тиски,
Возвели новых веяний шаткие стены,
И всё чаще отчётливо давит виски
Это страшное, подлое слово – измена.

Уступить, подарить ключевые посты
Всё равно, что предать память древнего рода,
Вновь начать наводить компромиссов мосты
В ущемление данной судьбою свободы».

Непонятно с чего – небывалый накал.
Мародёрство, разброд – не прошло и недели.
Только двадцать второго над Невским гулял
Лишь бродяга-февраль с прибалтийской метелью.

Алексеев спокоен, болезненно-худ –
Вдохновенный хранитель державных устоев,
Но глаза потаённой тоской выдают
Что-то важное и несравнимо-большое.

Как бывает порой одиноко в толпе,
Если каждый твой шаг обсуждаем толпою,
Если ты подконтролен лишь только себе,
Каждый миг держишь суд, и судим лишь собою.

Аликс, верный, пожалуй, единственный друг;
Лишь она в трудный час успокоит советом.
Что там, в Царском, не хочется думать, а вдруг…
Но молчит телеграф, не приносит ответа.

Срочно в Царское, сквозь непроглядную ночь.
Может те, кто торопят, доподлинно правы?
Единенье с семьёй – вот что сможет помочь
Обрести под ногами опору державы.


6

И ушли поезда – в неизвестность, во мглу,
Без защиты и связи в заснеженном поле.
Так охотник обзор закрывает орлу,
Подчиняя его своей собственной воле.

Разрастался мятеж, правил, кто только мог –
Комитет и Совет – все с правами своими.
Взял под жёсткий контроль сеть железных дорог
Ушлый Бубликов, словно паук в паутине.

Обладать информацией – миром владеть;
Это знали в бурлящих дворцах Петрограда.
Каждый шаг государя отныне и впредь
Не сокрыт от мятежного зоркого взгляда.

В Малой Вишере встала безмолвья стена.
Дрогнув, в зимнюю ночь отступили составы,
Повернув к Бологому и дальше, до Дна.
Заскрипели протяжно вагонов суставы.

Вот когда равновесно застыли весы –
Лишь один верный шаг, и пойдёт по-иному.
Но неслись поезда, растворялись часы,
Подчиняясь извечному ходу земному.

В Могилёв, в окружение преданных войск,
Где не слышно крамольных, разнузданных прений.
Но устал от невзгод, не справляется мозг,
Не находит ответ в череде потрясений.

Лишь одно в темноте – путеводной звездой,
Всё никак не желает в реальности сбыться:
Царскосельский дворец, нерушимый покой
И такие родные, желанные лица.


7

Захватить власть, не значит её обрести.
Троевластье – синоним отсутствия власти.
На распутье Гучков, как державу спасти,
Притушить не на шутку взыгравшие страсти.

В эйфории последних блистательных дней
Теневой идеолог февральских волнений:
«Успокоиться, внешне вести поскромней,
Навязать оппонентам систему воззрений.

Результат всех стремлений, навязчивых снов,
От рассвета до полночи как наважденье.
Выше всех панегириков, всех лестных слов,
Всё настойчивей колокол бьёт: ОТРЕЧЕНЬЕ!

Время игр, полумер безвозвратно ушло.
Ни Родзянко, ни Керенский не просчитали.
Я добьюсь, я пройду, докажу всем назло:
Мой упрямый и дерзкий характер – из стали.

Ждать, когда к Петрограду придёт Иванов
И подавит тупой, всё сминающей силой
Безрассудно, погибель на смену оков
Ожидать и преступно, и невыносимо.

Лишь удар, упреждающий точный удар,
В миг минутной, ослабленной царской юдоли.
Всё для этого есть: красноречия дар,
Ум, талант, самолюбие, хитрость и воля.

Нет, Родзянко не справится, лишь только я
В состоянии выправить вектор эпохи,
Удержать неустойчивый курс корабля,
Сохранить самовластия скудные крохи».


8

Первый мартовский вечер на станции Дно:
Под парами два литерных ждут указаний,
В неизвестность на север ведёт полотно,
Государь на распутье душевных терзаний.

Сообщили: на Царское путь перекрыт,
Начались беспорядки в Москве и на флоте.
Слева всё нестерпимей, острее болит,
И свинцовость в ногах, словно на эшафоте.

Новый день не казался трагичным с утра,
Но, к несчастью, он был истолкован неверно.
То, что было нелепым, абсурдным вчера
Через день уже кажется закономерным.

Мир ушёл из-под ног – в Царском тоже мятеж.
Вмиг вся прошлая жизнь обернулась трагично.
Разрушенье устоев, крушенье надежд:
В одночасье, нелепо и столь нелогично.

«К детям путь перекрыт, что же делать теперь?» –
Крутит мысли кошмар, всё никак не кончаясь.
В безысходности мечется раненый зверь
Бессистемно, инстинктам своим подчиняясь.

Не работает магия царственных слов:
Что-то новое необходимо России.
Остаётся одна лишь дорога – на Псков;
К связи, к армии, к верной, незыблемой силе.

Но и там государя не очень-то ждут,
Огрызнуться готовясь озлобленной пастью…
В синей дымке два поезда синих идут,
Торопясь к тупику монархической власти.


9

А в Таврическом делят верховную власть,
Позабыв поговорку про шкуру медвежью,
О республике подискутировав всласть,
Меж собою ища компромисс неизбежный.

Многоопытен главный кадет Милюков,
Что-то в левом крыле замышляет Чхеидзе,
Не упустит свой шанс хитроумный Гучков,
Да и Керенский бросил Истории вызов.

Князь Голицын и Штюрмер, Барк и Маклаков –
Всех их ждут Петропавловки стылые стены.
Вместо старого звона – звон новых оков
На запястьях министров, сошедших со сцены.

Время мчится по Русской равнине стремглав,
Всех торопит, задавшись пленительной целью;
Роковые мгновенья, свой век обогнав,
В вечность падают мартовской ранней капелью.

Государя сминает эпохи навал:
Устарели уступки, лишь только родившись.
Для того ль стольный город царь Пётр основал,
Чтобы рухнуло всё, на осколки разбившись?

Мышеловка захлопнулась. Северный фронт
Николая встречал тишиной и прохладой.
Псков не видел паденья державных корон,
Не орудовал с властью штыком и прикладом.

Древний город затих, притаился, застыл…
Всё ещё государем, но словно в неволе,
На пределе простых человеческих сил
В заметённом вагоне царь ждал свою долю.

В бурных мыслях уже дискутируя с ним,
Предвкушая прибытие в пункт назначенья,
Чуть качаясь на стыках, Гучков с Шульгиным
За него сочиняли его Отреченье.


10

Неизбежен итог рокового пути,
Где-то в прошлом остались последние силы.
Все едины во мнении – нужно уйти:
Николай Николаевич, Эверт, Брусилов.

Рузский жёсток и хлёсток в сужденьях своих,
Убедителен и в аргументах логичен…
А ведь он их любил, опирался на них
И, насколько возможно, был демократичен.

Если армия стала ему неверна,
Пол страны взбудоражено силой мятежной,
Значит там, за окошком, другая страна,
И его отреченье, увы, неизбежно.

Раскачали столетья основу основ,
Предъявила эпоха свои аргументы.
Всё так просто: две строчки обыденных слов,
Чуть возвышенных пафосным чувством момента.

И назад, в одиночество тягостных дум,
В полумрак, освещаемый чувством единым,
Где одно неотвязно приходит на ум –
Что судьба разлучает с единственным сыном.

Пред державой все помыслы были чисты;
Всё для блага России, не это ли важно?
И решенье, что зрело, легло на листы:
Аккуратно и строго, достойно и страшно.

Императора нет, но остался отец;
Это он совершил роковую ошибку,
Предрекая «ипатьевский» страшный конец,
Предрекая подвал, где кроваво и липко.

Снова Рузский, Гучков, строй солдатский в окне,
Схожий с цепью зловещей тюремной охраны.
Словно в страшном, навязчивом, злом полусне
Сердце болью зашлось от полученной раны.

Прав был царь иль неправ, пусть рассудят века.
Всех планетных империй исход одинаков.
Даже ценность короны не так велика,
Если с сыном разлука поставлена на кон.


11

Пронеслось над Невой, над рекою Москвой,
Над Днепром, над замёрзшей, заснеженной Волгой,
Для кого-то с восторгом, кому-то с тоской,
Что витало над Русью мучительно долго.

Прозвучало, как будто хлестнуло кнутом,
Эйфорией умножено тысячекратно.
Прогремел над державой раскатистый гром:
Царь отрёкся, но в пользу не сына, а брата!

Никому невдомёк, то, что он был неправ,
Что их ждёт впереди, в круговерти жестокой.
В Ставке неутомимо стучал телеграф,
По фронтам разнося эпохальные строки…

Миллионная улица. Акт номер два
В разыгравшейся драме новейшей эпохи:
Выступления, мнения, чувства, слова,
Споры, разность позиций, сомнения, вздохи.

Раздосадован новостью князь Михаил –
Неожиданным грузом свалившейся власти.
Нет ни воли, ни опыта, нет больше сил
Чтоб на плечи взвалить роковые напасти.

Тщетно бился союз – октябрист и кадет –
Сохранить монархический принцип державы.
Быстрый росчерк пера, и монархии нет –
По причудливой прихоти левых и правых.

Телеграмма примчалась смертельной стрелой:
«Михаил отказался, не принял корону!»
Николай тотчас сник и сидел чуть живой.
«Как же так?» – тяжко выдохнул с болью, со стоном.

Все года пронеслись, словно кадры кино.
Так случается только за шаг до ухода.
Показалось, что было всё предрешено,
И судьба завершалась семнадцатым годом.


12

Мёртвой хваткой железною новая власть
Зацепилась за склоны имперской вершины,
Но толпа безрассудна, и кровь пролилась –
В анархическом трансе, со зла, беспричинно.

Злоба быстро смела офицерскую честь,
Да и просто порядочность и человечность.
Вместо них на подмостках куражилась месть:
Безнаказанно, жёстко, картинно, беспечно.

«Не убий!» – позабыли библейский наказ.
Потрясли Николая трусливым ударом –
Запретили последний прощальный приказ
И напутствие армии от государя…

Миг прощания с армией. Штаб. Могилёв.
В жутковатом молчании – строй офицеров.
Не найти подходящих, единственных слов
В час звенящих, струною натянутых нервов.

Подступившие слёзы затмили глаза,
В глубине строя слышатся всхлипы и вздохи,
Но во имя победы всё ж нужно сказать,
Вырвать эти минуты у новой эпохи.

Попрощаться суровым пожатием рук,
Мимолётным касанием дружеских взглядов.
Ни малейшим намёком – ни боль, ни испуг
Не выказывать, душам злорадным в награду.

И уйти в несвободу, в вагон, под арест,
Поменяв на конвой всех гвардейцев охраны,
И нести до конца тяжкий царственный крест,
Принимая как данность душевные раны.

Поезда растворились в неясной дали,
В неизвестность спеша, в хаос, в злобу мирскую,
Словно в мир океанский ушли корабли,
Никогда в этот порт не вернуться рискуя.


13

Аликс всё поняла и, поняв, приняла,
Разделив с мужем путь до последней минуты;
Проявила заботу, нашла и слова
В эти трудные дни разыгравшейся смуты.

Им пришлось пережить ощущенье вины
И в глазах окружающих злые укоры
За бессмысленность жертв непонятной войны,
Разложение армии, ужас террора.

В час анархии стал ненадёжен приказ.
Кто сильней, оказались доподлинно правы.
Красовались у власти халифы на час,
Дилетантством своим разоряя державу.

Ось земную раскручивал мчавшийся век,
Пробивал новой жизни крутые дороги:
Час Правительства таял, как мартовский снег,
Час Совета громадой стоял у порога.

Внешний враг просчитал на два хода вперёд;
Парвус интриговал артистично и тонко.
А в России восторженный новым народ
Всё с бантами ходил – несмышлёным ребёнком.

Сквозь Германию, оберегаем врагом,
В предвкушении близкого часа расплаты,
Мчал закрытый для глаз посторонних вагон
С ним, так страждущим мести за старшего брата.




Примечания:

Родзянко М.В.– председатель третьей и четвёртой Государственной думы,
В 1917 году – председатель Временного комитета
Государственной думы;

Протопопов А.Д.– министр внутренних дел России (сентябрь1916 – февраль 1917);

Беляев М.А. – военный министр последнего царского правительства;

Бенкендорф П.К. – приближённый императорского двора;

Иванов Н.И. – генерал русской армии, был послан Николаем Вторым в Петроград
диктатором для подавления февральской революции;

Алексеев М.В. – начальник штаба Ставки с 1915 по 1917 год;

Бубликов А.А. – депутат четвёртой Государственной думы, в первые дни
революции проявил инициативу и взял под контроль железные
дороги страны;

Гучков А.И. – депутат четвёртой Государственной думы, лидер октябристов;

Керенский А.Ф. – депутат четвёртой Государственной думы, лидер фракции
трудовиков;

Милюков П.Н. – депутат четвёртой Государственной думы, лидер кадетов;

Чхеидзе Н.С. – депутат четвёртой Государственной думы, член фракции
меньшевиков;

Голицын Н.Д. – председатель последнего царского правительства;

Штюрмер Б.В. – член последнего царского правительства;

Барк П.Л. – член последнего царского правительства;

Маклаков Н.А. – член последнего царского правительства;

Шульгин В.В. – депутат четвёртой Государственной думы;

Николай Николаевич Романов – дядя царя, наместник Кавказа;

Эверт А.Е. – командующий Западным фронтом;

Брусилов А.А. – командующий Юго-Западным фронтом;

Рузский Н.В. – командующий Северным фронтом;

Парвус (Александр Львович Гельфанд) – социал-шовинист, участник
российского и германского социал-демократических движений.



Март 2012 года, Ярославль.